Все о поэзии (Страница 3 из 3)

Ты проходишь своей дорогою,
И руки твоей я не трогаю.
Но тоска во мне - слишком вечная,
Чтоб была ты мне - первой встречною.

Сердце сразу сказало: «Милая!»
Всё тебе - наугад - простила я,
Ничего не знав, - даже имени! -
О, люби меня, о, люби меня!

Вижу я по губам - извилиной,
По надменности их усиленной,
По тяжёлым надбровным выступам:
Это сердце берётся - приступом!

Платье - шёлковым чёрным панцирем,
Голос с чуть хрипотцой цыганскою,
Всё в тебе мне до боли нравится, -
Даже то, что ты не красавица!

Красота, не увянешь за лето!
Не цветок - стебелёк из стали ты,
Злее злого, острее острого
Увезённый - с какого острова?

Опахалом чудишь, иль тросточкой, -
В каждой жилке и в каждой косточке,
В форме каждого злого пальчика, -
Нежность женщины, дерзость мальчика.

Все усмешки стихом парируя,
Открываю тебе и миру я
Всё, что нам в тебе уготовано,
Незнакомка с челом Бетховена

***
Вы счастливы? - Не скажете! Едва ли!
И лучше - пусть!
Вы слишком многих, мнится, целовали,
Отсюда грусть.

Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!

Вы так устали повторять любовный
Речитатив!
Чугунный обод на руке бескровной -
Красноречив!

Я Вас люблю. - Как грозовая туча
Над Вами - грех -
За то, что Вы язвительны и жгучи
И лучше всех,

За то, что мы, что наши жизни - разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И тёмный рок,

За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу прости,
За то, что Вас - хоть разорвись над гробом! -
Уж не спасти!

За эту дрожь, за то - что - неужели
Мне снится сон? -
За эту ироническую прелесть,
Что Вы - не он.

****
Сегодня таяло, сегодня
Я простояла у окна.
Взгляд отрезвлённей, грудь свободней,
Опять умиротворена.

Не знаю, почему. Должно быть,
Устала попросту душа,
И как-то не хотелось трогать
Мятежного карандаша.

Так простояла я - в тумане -
Далёкая добру и злу,
Тихонько пальцем барабаня
По чуть звенящему стеклу.

Душой не лучше и не хуже,
Чем первый встречный - этот вот, -
Чем перламутровые лужи,
Где расплескался небосвод,

Чем пролетающая птица
И попросту бегущий пёс,
И даже нищая певица
Меня не довела до слёз.

Забвенья милое искусство
Душой усвоено уже.
Какое-то большое чувство
Сегодня таяло в душе.

***
Вам одеваться было лень,
И было лень вставать из кресел.
- А каждый Ваш грядущий день
Моим весельем был бы весел.

Особенно смущало Вас
Идти так поздно в ночь и холод.
- А каждый Ваш грядущий час
Моим весельем был бы молод.

Вы это сделали без зла,
Невинно и непоправимо.
- Я Вашей юностью была,
Которая проходит мимо.

***
Сегодня, часу в восьмом,
Стремглав по Большой Лубянке,
Как пуля, как снежный ком,
Куда-то промчались санки.

Уже прозвеневший смех...
Я так и застыла взглядом:
Волос рыжеватый мех,
И кто-то высокий - рядом!

Вы были уже с другой,
С ней путь открывали санный,
С желанной и дорогой, -
Сильнее, чем я - желанной.

- Oh, je n'en puis plus, j'etouffe! * -
Вы крикнули во весь голос,
Размашисто запахнув
На ней меховую полость.

Мир - весел и вечер лих!
Из муфты летят покупки...
Так мчались Вы в снежный вихрь,
Взор к взору и шубка к шубке.

И был жесточайший бунт,
И снег осыпался бело.
Я около двух секунд -
Не более - вслед глядела.

И гладила длинный ворс
На шубке своей - без гнева.
Ваш маленький Кай замёрз,
О, Снежная Королева.

****
Как весело сиял снежинками
Ваш - серый, мой - соболий мех,
Как по рождественскому рынку мы
Искали ленты ярче всех.

Как розовыми и несладкими
Я вафлями объелась - шесть!
Как всеми рыжими лошадками
Я умилялась в Вашу честь.

Как рыжие поддёвки - парусом,
Божась, сбывали нам тряпьё,
Как на чудных московских барышень
Дивилось глупое бабьё.

Как в час, когда народ расходится,
Мы нехотя вошли в собор,
Как на старинной Богородице
Вы приостановили взор.

Как этот лик с очами хмурыми
Был благостен и измождён
В киоте с круглыми амурами
Елисаветинских времён.

Как руку Вы мою оставили,
Сказав: «О, я её хочу!»
С какою бережностью вставили
В подсвечник - жёлтую свечу...

- О, светская, с кольцом опаловым
Рука! - О, вся моя напасть! -
Как я икону обещала Вам
Сегодня ночью же украсть!

Как в монастырскую гостиницу
- Гул колокольный и закат -
Блаженные, как имянинницы,
Мы грянули, как полк солдат.

Как я Вам - хорошеть до старости -
Клялась - и просыпала соль,
Как трижды мне - Вы были в ярости! -
Червонный выходил король.

Как голову мою сжимали Вы,
Лаская каждый завиток,
Как Вашей брошечки эмалевой
Мне губы холодил цветок.

Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой...

***
Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть тёплом - пыль и дёготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, - должно быть,
Выздоравливаю от зимы.

Я иду домой возможно тише:
Ненаписанных стихов - не жаль!
Стук колёс и жареный миндаль
Мне дороже всех четверостиший.

Голова до прелести пуста,
Оттого что сердце - слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.

Чьи-то взгляды слишком уж нежны
В нежном воздухе едва нагретом...
Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы

***
Повторю в канун разлуки,
Под конец любви,
Что любила эти руки
Властные твои

И глаза - кого - кого-то
Взглядом не дарят! -
Требующие отчёта
За случайный взгляд.

Всю тебя с твоей треклятой
Страстью - видит Бог! -
Требующую расплаты
За случайный вздох.

И ещё скажу устало,
- Слушать не спеши! -
Что твоя душа мне встала
Поперёк души.

И ещё тебе скажу я:
- Всё равно - канун! -
Этот рот до поцелуя
Твоего был юн.

Взгляд - до взгляда - смел и светел,
Сердце - лет пяти...
Счастлив, кто тебя не встретил
На своём пути.

***

Идешь, на меня похожий,
     Глаза устремляя вниз.
     Я их опускала-тоже!
     Прохожий, остановись!

     Прочти -- слепоты куриной
     И маков набрав букет-
     Что звали меня Мариной
     И сколько мне было лет.

     Не думай, что здесь-могила,
     Что я появлюсь, грозя...
     Я слишком сама любила
     Смеяться, когда нельзя!

     И кровь приливала к коже,
     И кудри мои вились...
     Я тоже была, прохожий!
     Прохожий, остановись!

     Сорви себе стебель дикий
     И ягоду ему вслед:
     Кладбищенской земляники
     Крупнее и слаще нет.

     Но только не стой угрюмо,
     Главу опустив на грудь.
     Легко обо мне подумай,
     Легко обо мне забудь.

     Как луч тебя освещает!
     Ты весь в золотой пыли...
     -- И пусть тебя не смущает
     Мой голос из-под земли.

***
Уж сколько их упало в эту бездну,
     Разверстую вдали!
     Настанет день, когда и я исчезну
     С поверхности земли.

     Застынет всe, что пело и боролось,
     Сияло и рвалось:
     И зелень глаз моих, и нежный голос,
     И золото волос.

     И будет жизнь с ее насущным хлебом,
     С забывчивостью дня.
     И будет всe -- как будто бы под небом
     И не было меня!

     Изменчивой, как дети, в каждой мине
     И так недолго злой,
     Любившей час, когда дрова в камине
     Становятся золой,

     Виолончель и кавалькады в чаще,
     И колокол в селе...
     -- Меня, такой живой и настоящей
     На ласковой земле!

     -- К вам всем -- что мне, ни в чем
     не знавшей меры,
         Чужие и свои?!
     Я обращаюсь с требованьем веры
     И с просьбой о любви.

     И день и ночь, и письменно и устно:
     За правду да и нет,
     За то, что мне так часто -- слишком грустно
     И только двадцать лет,

     За то, что мне -- прямая неизбежность --
     Прощение обид,
     За всю мою безудержную нежность,
     И слишком гордый вид,

     За быстроту стремительных событий,
     За правду, за игру...
     -- Послушайте! -- Еще меня любите
     За то, что я умру.

***

Уж часы -- который час? --
     Прозвенели.
     Впадины огромных глаз,
     Платья струйчатый атлас...
     Еле-еле вижу Вас,
     Еле-еле.

     У соседнего крыльца
     Свет погашен.
     Где-то любят без конца...
     Очерк Вашего лица
     Очень страшен.

     В комнате полутемно,
     Ночь -- едина.
     Лунным светом пронзено,
     Углубленное окно --
     Словно льдина.

     -- Вы сдались? -- звучит вопрос.
     -- Не боролась.
     Голос от луны замерз.
     Голос -- словно за сто верст
     Этот голос!

     Лунный луч меж нами встал,
     Миром движа.
     Нестерпимо заблистал
     Бешеных волос металл
     Темно-рыжий.

     Бег истории забыт
     В лунном беге.
     Зеркало луну дробит.
     Отдаленный звон копыт,
     Скрип телеги.

     Уличный фонарь потух,
     Бег -- уменьшен.
     Скоро пропоет петух
     Расставание для двух
     Юных женщин.

***
Безумье -- и благоразумье,
     Позор -- и честь,
     Все, что наводит на раздумье,
     Все слишком есть --

     Во мне. -- Все каторжные страсти
     Свились в одну! --
     Так в волосах моих -- все масти
     Ведут войну!

     Я знаю весь любовный шепот,
     -- Ах, наизусть! --
     -- Мой двадцатидвухлетний опыт --
     Сплошная грусть!

     Но облик мой -- невинно розов,
     -- Что ни скажи! --
     Я виртуоз из виртуозов
     В искусстве лжи.

     В ней, запускаемой как мячик
     -- Ловимый вновь! --
     Моих прабабушек-полячек
     Сказалась кровь.

     Лгу оттого, что по кладбищам
     Трава растет,
     Лгу оттого, что по кладбищам
     Метель метет...

     От скрипки -- от автомобиля --
     Шелков, огня...
     От пытки, что не все любили
     Одну меня!

     От боли, что не я -- невеста
     У жениха...
     От жеста и стиха -- для жеста
     И для стиха!

     От нежного боа на шее...
     И как могу
     Не лгать, -- раз голос мой нежнее,
     Когда я лгу...

***
В огромном городе моем -- ночь.
     Из дома сонного иду -- прочь.
     И люди думают: жена, дочь, --
     А я запомнила одно: ночь.

     Июльский ветер мне метет -- путь,
     И где-то музыка в окне -- чуть.
     Ах, нынче ветру до зари -- дуть
     Сквозь стенки тонкие груди -- в грудь.

     Есть черный тополь, и в окне -- свет,
     И звон на башне, и в руке -- цвет,
     И шаг вот этот -- никому -- вслед,
     И тень вот эта, а меня -- нет.

     Огни -- как нити золотых бус,
     Ночного листика во рту -- вкус.
     Освободите от дневных уз,
     Друзья, поймите, что я вам -- снюсь.

***
После бессонной ночи слабеет тело,
     Милым становится и не своим, -- ничьим.
     В медленных жилах еще занывают стрелы --
     И улыбаешься людям, как серафим.

     После бессонной ночи слабеют руки
     И глубоко равнодушен и враг и друг.
     Целая радуга -- в каждом случайном звуке,
     И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.

     Нежно светлеют губы, и тень золоче
     Возле запавших глаз. Это ночь зажгла
     Этот светлейший лик, -- и от темной ночи
     Только одно темнеет у нас -- глаза.

***
Меж нами -- десять заповедей:
     Жар десяти костров.
     Родная кровь отшатывает,
     Ты мне -- чужая кровь.

     Во времена евангельские
     Была б одной из тех...
     (Чужая кровь -- желаннейшая
     И чуждейшая из всех!)

     К тебе б со всеми немощами
     Влеклась, стлалась -- светла
     Масть! -- очесами демонскими
     Таясь, лила б масла

     И на ноги бы, и под ноги бы,
     И вовсе бы так, в пески...
     Страсть по купцам распроданная,
     Расплеванная -- теки!

     Пеною уст и накипями
     Очес и потом всех
     Нег... В волоса заматываю
     Ноги твои, как в мех.

     Некою тканью под ноги
     Стелюсь... Не тот ли (та!)
     Твари с кудрями огненными
     Молвивший: встань, сестра!

***
О путях твоих пытать не буду,
     Милая! -- ведь все сбылось.
     Я был бос, а ты меня обула
     Ливнями волос --
     И -- слез.

     Не спрошу тебя, какой ценою
     Эти куплены масла.
     Я был наг, а ты меня волною
     Тела -- как стеною
     Обнесла.

     Наготу твою перстами трону
     Тише вод и ниже трав.
     Я был прям, а ты меня наклону
     Нежности наставила, припав.

     В волосах своих мне яму вырой,
     Спеленай меня без льна.
     -- Мироносица! К чему мне миро?
     Ты меня омыла
     Как волна.

***
"Я стол накрыл на шестерых..."

     Всe повторяю первый стих
     И всe переправляю слово:
     -- "Я стол накрыл на шестерых"...
     Ты одного забыл -- седьмого.

     Невесело вам вшестером.
     На лицах -- дождевые струи...
     Как мог ты за таким столом
     Седьмого позабыть -- седьмую...

     Невесело твоим гостям,
     Бездействует графин хрустальный.
     Печально -- им, печален -- сам,
     Непозванная -- всех печальней.

     Невесело и несветло.
     Ах! не едите и не пьете.
     -- Как мог ты позабыть число?
     Как мог ты ошибиться в счете?

     Как мог, как смел ты не понять,
     Что шестеро (два брата, третий --
     Ты сам -- с женой, отец и мать)
     Есть семеро -- раз я на свете!

     Ты стол накрыл на шестерых,
     Но шестерыми мир не вымер.
     Чем пугалом среди живых --
     Быть призраком хочу -- с твоими,

     (Своими)...
         Робкая как вор,
     О -- ни души не задевая! --
     За непоставленный прибор
     Сажусь незваная, седьмая.

     Раз! -- опрокинула стакан!
     И всe. что жаждало пролиться, --
     Вся соль из глаз, вся кровь из ран --
     Со скатерти -- на половицы.

     И -- гроба нет! Разлуки -- нет!
     Стол расколдован, дом разбужен.
     Как смерть -- на свадебный обед,
     Я -- жизнь, пришедшая на ужин.

     ...Никто: не брат, не сын, не муж,
     Не друг -- и всe же укоряю:
     -- Ты, стол накрывший на шесть -- душ,
     Меня не посадивший -- с краю.

За церквами, садами, театрами,
     за кустами в холодных дворах,
     в темноте за дверями парадными,
     за бездомными в этих дворах.
     За пустыми ночными кварталами,
     за дворцами над светлой Невой,
     за подъездами их, за подвалами,
     за шумящей над ними листвой.
     За бульварами с тусклыми урнами,
     за балконами, полными сна,
     за кирпичными красными тюрьмами,
     где больных будоражит весна,
     за вокзальными страшными люстрами,
     что толкаются, тени гоня,
     за тремя запоздалыми чувствами
     Вы живете теперь от меня.

     За любовью, за долгом, за мужеством,
     или больше -- за Вашим лицом,
     за рекой, осененной замужеством,
     за таким одиноким пловцом.
     За своим Ленинградом, за дальними
     островами, в мелькнувшем раю,
     за своими страданьями давними,
     от меня за замками семью.
     Разделенье не жизнью, не временем,
     не пространством с кричащей толпой,
     Разделенье не болью, не бременем,
     и, хоть странно, но все ж не судьбой.
     Не пером, не бумагой, не голосом --
     разделенье печалью... К тому ж
     правдой, больше неловкой, чем горестной:
     вековой одинокостью душ.

     На окраинах, там, за заборами,
     за крестами у цинковых звезд,
     за семью -- семьюстами! -- запорами
     и не только за тысячу верст,
     а за всею землею неполотой,
     за салютом ее журавлей,
     за Россией, как будто не политой
     ни слезами, ни кровью моей.
     Там, где впрямь у дороги непройденной
     на ветру моя юность дрожит,
     где-то близко холодная Родина
     за финляндским вокзалом лежит,
     и смотрю я в пространства окрестные,
     напряженный до боли уже,
     словно эти весы неизвестные
     у кого-то не только в душе.

     Вот иду я, парадные светятся,
     за оградой кусты шелестят,
     во дворе Петропаловской крепости
     тихо белые ночи сидят.
     Развевается белое облако,
     под мостами плывут корабли,
     ни гудка, ни свистка и ни окрика
     до последнего края земли.
     Не прошу ни любви, ни признания,
     ни волненья, рукав теребя...
     Долгой жизни тебе, расстояние!
     Но я снова прошу для себя
     безразличную ласковость добрую
     и при встрече -- все то же житье.
     Приношу Вам любовь свою долгую,
     сознавая ненужность ее.

****

     Белое небо
     крутится надо мною.
     Земля серая
     тарахтит у меня под ногами.
     Слева деревья. Справа
     озеро очередное
     с каменными берегами,
     с деревянными берегами.

     Я вытаскиваю, выдергиваю
     ноги из болота,
     и солнышко освещает меня
     маленькими лучами.1
     Полевой сезон
     пятьдесят восьмого года.
     Я к Белому морю
     медленно пробираюсь.

     Реки текут на север.
     Ребята бредут -- по пояс -- по рекам.
     Белая ночь над нами
     легонько брезжит.
     Я ищу. Я делаю из себя
     человека.
     И вот мы находим,
     выходим на побережье.

     Голубоватый ветер
     до нас уже долетает.
     Земля переходит в воду
     с коротким плеском.
     Я поднимаю руки
     и голову поднимаю,
     и море ко мне приходит
     цветом своим белесым.

     Кого мы помним,
     кого мы сейчас забываем,
     чего мы сто'им,
     чего мы еще не сто'им;

     вот мы стоим у моря,
     и облака проплывают,
     и наши следы
     затягиваются водою.

****

Уходить из любви в яркий солнечный день, безвозвратно;
     Слышать шорох травы вдоль газонов, ведущих обратно,
     В темном облаке дня, в темном вечере зло, полусонно
     Лай вечерних собак -- сквозь квадратные гнезда газона.

     Это трудное время. Мы должны пережить, перегнать эти годы,
     С каждым новым страданьем забывая былые невзгоды,
     И встречая, как новость, эти раны и боль поминутно,
     Беспокойно вступая в туманное новое утро.

     Как стремительна осень в этот год, в этот год путешествий.
     Вдоль белесого неба, черно-красных умолкших процессий,
     Мимо голых деревьев ежечасно проносятся листья,
     Ударяясь в стекло, ударяясь о камень -- мечты урбаниста.

     Я хочу переждать, перегнать, пережить это время,
     Новый взгляд за окно, опуская ладонь на колени,
     И белесое небо, и листья, и полоска заката сквозная,
     Словно дочь и отец, кто-то раньше уходит, я знаю.

     Пролетают, летят, ударяются о' землю, падают боком,
     Пролетают, проносятся листья вдоль запертых окон,
     Вс?, что видно сейчас при угасшем, померкнувшем свете,
     Эта  жизнь,  словно дочь  и  отец, словно  дочь  и  отец, но не хочется
смерти.

     Оживи на земле, нет, не можешь, лежи, так и надо,
     О, живи на земле, как угодно живи, даже падай,
     Но придет еще время -- расстанешься с горем и болью,
     И наступят года без меня с ежедневной любовью.

     И, кончая в мажоре, в пожаре, в мажоре полета,
     соскользнув по стеклу, словно платье с плеча, как значок поворота,
     Оставаясь, как прежде, надолго ль, как прежде, на месте,
     Не осенней тоской -- ожиданьем зимы, несмолкающей песней.

***

Меня окружают молчаливые глаголы,
     похожие на чужие головы
         глаголы,
     голодные глаголы, голые глаголы,
     главные глаголы, глухие глаголы.

     Глаголы без существительных. Глаголы -- просто.
     Глаголы,
         которые живут в подвалах,
     говорят -- в подвалах, рождаются -- в подвалах
     под несколькими этажами
     всеобщего оптимизма.

     Каждое утро они идут на работу,
     раствор мешают и камни таскают,
     но, возводя город, возводят не город,
     а собственному одиночеству памятник воздвигают.

     И уходя, как уходят в чужую память,
     мерно ступая от слова к слову,
     всеми своими тремя временами
     глаголы однажды восходят на Голгофу.

     И небо над ними
     как птица над погостом,
     и, словно стоя
         перед запертой дверью,
     некто стучит, забивая гвозди
     в прошедшее,
     в настоящее,
     в будущее время.

     Никто не придет, и никто не снимет.
     Стук молотка
     вечным ритмом станет.

     Земли гипербол лежит под ними,
     как небо метафор плывет над нами!

***

Человек приходит к развалинам снова и снова,
     он был здесь позавчера и вчера
     и появится завтра,
     его привлекают развалины.
     Он говорит:
        Постепенно,
        постепенно научишься многим вещам, очень многим,
        научишься выбирать из груды битого щебня
        свои будильники и обгоревшие корешки альбомов,
        привыкнешь
        приходить сюда ежедневно,
        привыкнешь, что развалины существуют,
        с этой мыслью сживешься.

     Начинает порою казаться -- так и надо,
     начинает порою казаться, что всему научился,
     и теперь ты легко говоришь
     на улице с незнакомым ребенком
     и все объясняешь. Так и надо.
        Человек приходит к развалинам снова,
        всякий раз, когда снова он хочет любить,
        когда снова заводит будильник.

     Нам, людям нормальным, и в голову не приходит, как это  можно вернуться
домой  и найти  вместо дома --  развалины. Нет, мы  не знаем, как это  можно
потерять  и ноги, и руки под поездом или трамваем -- все это доходит  до нас
--  слава Богу -- в  виде горестных слухов, между тем это и есть необходимый
процент несчастий, это -- роза несчастий.
        Человек приходит к развалинам снова,
        долго тычется палкой среди мокрых обоев и щебня,
        нагибается, поднимает и смотрит.

     Кто-то строит дома,
     кто-то вечно их разрушает, кто-то снова их строит,
     изобилие городов наполняет нас всех оптимизмом.
     Человек на развалинах поднял и смотрит,
     эти люди обычно не плачут.
     Даже сидя в гостях у -- слава Богу -- целых знакомых,
     неодобрительно смотрят на столбики фотоальбомов.
     "В наши дни, -- так они говорят, -- не стоит заводить фотографий".

     Можно много построить и столько же можно разрушить
     и снова построить.
     Ничего нет страшней, чем развалины в сердце,
     ничего нет страшнее развалин,
        на которые падает дождь и мимо которых
        проносятся новые автомобили,
        по которым, как призраки, бродят
        люди с разбитым сердцем и дети в беретах,
        ничего нет страшнее развалин,
     которые перестают казаться метафорой
     и становятся тем, чем они были когда-то:
         домами.

***
Девушки, которых мы обнимали,
     с которыми мы спали,
     приятели, с которыми мы пили,
     родственники, которые нас кормили и все покупали,
     братья и сестры, которых мы так любили,
     знакомые, случайные соседи этажом выше,
     наши однокашники, наши учителя, -- да, все вместе, --
     почему я их больше не вижу,
     куда они все исчезли.

     Приближается осень, какая по счету, приближается осень,
     новая осень незнакомо шумит в листьях,
     вот опять предо мною проезжают, проходят ночью,
     в белом свете дня красные, неизвестные мне лица.
     Неужели все они мертвы, неужели это правда,
     каждый, который любил меня, обнимал, так смеялся,
     неужели я не услышу издали крик брата,
     неужели они ушли,
     а я остался.

     Здесь, один, между старых и новых улиц,
     прохожу один, никого не встречаю больше,
     мне нельзя входить, чистеньких лестниц узость
     и чужие квартиры звонят над моей болью.

     Ну, звени, звени, новая жизнь, над моим плачем,
     к новым, каким по счету, любовям привыкать, к потерям,
     к незнакомым лицам, к чужому шуму и к новым платьям,
     ну, звени, звени, закрывай предо мною двери.

     Ну, шуми надо мной, своим новым, широким флангом,
     тарахти подо мной, отражай мою тень
     своим камнем твердым,
     светлым камнем своим маячь из мрака,
     оставляя меня, оставляя меня
         моим мертвым.

***

В темноте у окна,
     на краю темноты
     полоса полотна
     задевает цветы.
     И, как моль, из угла
     устремляется к ней
     взгляд, острей, чем игла,
     хлорофилла сильней.

     Оба вздрогнут -- но пусть:
     став движеньем одним,
     не угроза, а грусть
     устремляется к ним,
     и от пут забытья
     шорох век возвратит:
     далеко до шитья
     и до роста в кредит.

     Страсть -- всегда впереди,
     где пространство мельчит.
     Сзади прялкой в груди
     Ариадна стучит.
     И в дыру от иглы,
     притупив острие,
     льются речки из мглы,
     проглотившей ее.

     Засвети же свечу
     или в лампочке свет.
     Темнота по плечу
     тем, в ком памяти нет,
     кто, к минувшему глух
     и к грядущему прост,
     устремляет свой дух
     в преждевременный рост.

     Как земля, как вода
     под небесною мглой,
     в каждом чувстве всегда
     сила жизни с иглой.
     И, невольным объят
     страхом, вздрогнет, как мышь,
     тот, в кого ты свой взгляд
     из угла устремишь.

     Засвети же свечу
     на краю темноты.
     Я увидеть хочу
     то, что чувствуешь ты
     в этом доме ночном,
     где скрывает окно,
     словно скатерть с пятном
     темноты, полотно.

     Ставь на скатерть стакан,
     чтоб он вдруг не упал,
     чтоб сквозь стол-истукан,
     словно соль, проступал,
     незаметный в окно,
     ослепительный Путь --
     будто льется вино
     и вздымается грудь.

     Ветер, ветер пришел,
     шелестит у окна.
     Укрывается ствол
     за квадрат полотна.
     И трепещут цветы
     у него позади
     на краю темноты,
     словно сердце в груди.

     Натуральная тьма
     наступает опять,
     как движенье ума
     от метафоры вспять,
     и сиянье звезды
     на латуни осей
     глушит звуки езды
     по дистанции всей.

***

Сохрани мою тень. Не могу объяснить. Извини.
     Это нужно теперь. Сохрани мою тень, сохрани.
     За твоею спиной умолкает в кустах беготня.
     Мне пора уходить. Ты останешься после меня.
     До свиданья, стена. Я пошел. Пусть приснятся кусты.
     Вдоль уснувших больниц. Освещенный луной. Как и ты.
     Постараюсь навек сохранить этот вечер в груди.
     Не сердись на меня. Нужно что-то иметь позади.

     Сохрани мою тень. Эту надпись не нужно стирать.
     Все равно я сюда никогда не приду умирать,
     Все равно ты меня никогда не попросишь: вернись.
     Если кто-то прижмется к тебе, дорогая стена, улыбнись.
     Человек -- это шар, а душа -- это нить, говоришь.
     В самом деле глядит на тебя неизвестный малыш.
     Отпустить -- говоришь -- вознестись над зеленой листвой.
     Ты глядишь на меня, как я падаю вниз головой.

     Разнобой и тоска, темнота и слеза на глазах,
     изобилье минут вдалеке на больничных часах.
     Проплывает буксир. Пустота у него за кормой.
     Золотая луна высоко над кирпичной тюрьмой.
     Посвящаю свободе одиночество возле стены.
     Завещаю стене стук шагов посреди тишины.
     Обращаюсь к стене, в темноте напряженно дыша:
     завещаю тебе навсегда обуздать малыша.

     Не хочу умирать. Мне не выдержать смерти уму.
     Не пугай малыша. Я боюсь погружаться во тьму.
     Не хочу уходить, не хочу умирать, я дурак,
     не хочу, не хочу погружаться в сознаньи во мрак.
     Только жить, только жить, подпирая твой холод плечом.
     Ни себе, ни другим, ни любви, никому, ни при чем.
     Только жить, только жить и на все наплевать, забывать.
     Не хочу умирать. Не могу я себя убивать.

     Так окрикни меня. Мастерица кричать и ругать.
     Так окрикни меня. Так легко малыша напугать.
     Так окрикни меня. Не то сам я сейчас закричу:
     Эй, малыш! -- и тотчас по пространствам пустым полечу.
     Ты права: нужно что-то иметь за спиной.
     Хорошо, что теперь остаются во мраке за мной
     не безгласный агент с голубиным плащом на плече,
     не душа и не плоть -- только тень на твоем кирпиче.

     Изолятор тоски -- или просто движенье вперед.
     Надзиратель любви -- или просто мой русский народ.
     Хорошо, что нашлась та, что может и вас породнить.
     Хорошо, что всегда все равно вам, кого вам казнить.
     За тобою тюрьма. А за мною -- лишь тень на тебе.
     Хорошо, что ползет ярко-желтый рассвет по трубе.
     Хорошо, что кончается ночь. Приближается день.
     Сохрани мою тень.

****

Я дважды пробуждался этой ночью
     и брел к окну, и фонари в окне,
     обрывок фразы, сказанной во сне,
     сводя на нет, подобно многоточью
     не приносили утешенья мне.

     Ты снилась мне беременной, и вот,
     проживши столько лет с тобой в разлуке,
     я чувствовал вину свою, и руки,
     ощупывая с радостью живот,
     на практике нашаривали брюки

     и выключатель. И бредя к окну,
     я знал, что оставлял тебя одну
     там, в темноте, во сне, где терпеливо
     ждала ты, и не ставила в вину,
     когда я возвращался, перерыва

     умышленного. Ибо в темноте --
     там длится то, что сорвалось при свете.
     Мы там женаты, венчаны, мы те
     двуспинные чудовища, и дети
     лишь оправданье нашей наготе.

     В какую-нибудь будущую ночь
     ты вновь придешь усталая, худая,
     и я увижу сына или дочь,
     еще никак не названных, -- тогда я
     не дернусь к выключателю и прочь

     руки не протяну уже, не вправе
     оставить вас в том царствии теней,
     безмолвных, перед изгородью дней,
     впадающих в зависимость от яви,
     с моей недосягаемостью в ней.

***
Ночь, одержимая белизной
     кожи. От ветреной резеды,
     ставень царапающей, до резной,
     мелко вздрагивающей звезды,
     ночь, всеми фибрами трепеща
     как насекомое, льнет, черна,
     к лампе, чья выпуклость горяча,
     хотя абсолютно отключена.
     Спи. Во все двадцать пять свечей,
     добыча сонной белиберды,
     сумевшая не растерять лучей,
     преломившихся о твои черты,
     ты тускло светишься изнутри,
     покуда, губами припав к плечу,
     я, точно книгу читая при
     тебе, сезам по складам шепчу.

***