Вчера, когда Вита рассказала о своем походе в больницу, я поймала себя на достаточно неприятном чувстве. Я поняла, что мне было бы очень страшно и тоскливо, если бы я шла в больницу одна. И если бы после больницы находилась дома в одиночестве. Хотя, казалось бы, чем в такой ситуации может помочь другой человек? Просто присутствием? С рациональной точки зрения это не помощь, но, тем не менее, мне присутствие близкого человека крайне важно, когда я болею или по каким-то причинам посещаю больницу. На меня за это частенько злится мама, потому что я ее вечно таскаю с собой по больницам, хотя в этом нет никакой необходимости, так как во время приема у врача она все равно сидит в коридоре.
Мы с Витой пытались найти причину этого страха и чувства беспомощности, появляющегося при отсутствии моральной поддержки во время болезни. Предположение есть пока только одно, но, вполне возможно, в этом и есть причина.
В возрасте 2-6 лет я часто болела, и, соответственно, часто попадала в больницу. Это была середина 80-х, когда в больницах действовала совковая система. И постоянно повторялся один и тот же сценарий: меня, совсем маленького ребенка, забирали у мамы (родителям не разрешалось находиться вместе с детьми, они могли только иногда проведывать ребенка), ругали за то, что я плачу и сопротивлялись, кидали в палату к чужим людям и "мучили" меня - делали уколы, капельницы и т.д. Мне было ужасно страшно, я чувствовала себя беззащитной, знала, что рядом нет никого, кто может меня защитить или хоть как-то успокоить.
Потом этот страх распространился на любые ситуации, в которых я оставалась без родительской поддержки наедине со взрослыми. У меня появлялось чувство беспомощности, одиночества и страха, что меня будут принуждать к чему-то, с чем я не согласна, и я не смогу дать отпор. По этой причине я категорически отказывалась ездить в летние лагеря - мне казалось ужасным, что вожатые или воспитатели будут решать, что и когда мне делать и по какому распорядку жить. По этой же причине отказывалась от посещения садика.
Сейчас я взрослая, но это чувство все равно присутствует, когда я посещаю больницы. И хотя я умом понимаю, в чем проблема, но не могу нивелировать собственные эмоции. Когда я иду в больницу с близким человеком, мне психологически намного легче, это факт.
Особенно запомнились три случая. Насколько я знаю, и похуже было, когда я в два года по вине медперсонала заболела тяжелым бронхитом, но я этого, к счастью, не помню.
Первый произошел в Пятигорске или Железноводске, куда мы с мамой приехали на отдых. Мне тогда было 4 года. Я заболела бронхитом. Мама поняла, что надо ехать домой, потому что с такой болезнью отдыха не получится. Но перед поездкой (а ехать целую ночь) повела меня в больницу, чтобы проверить мое состояние. И меня там тупо забрали у мамы и положили в стационар. Я видела, что мама протестует, а ее не слушают, и знала, что она намерена ехать домой. Я ужасно испугалась, что меня не отдадут и мама уедет без меня. Меня отвели в какую-то мрачную палату с темно-синими стенами. Я начала истерично рыдать и проситься к маме, а меня за это отругали и на несколько часов оставили одну.
Мама, понимая, что с этим идиотизмом ничего не сделаешь, поехала на вокзал и купила билеты домой, а затем вернулась в больницу и выкрала меня через окно. Хорошо, что это был первый этаж. Когда я ее увидела, у меня было невероятное чувство облегчения.
Второй случай произошел, когда мне было шесть лет. Меня положили в больницу, чтобы удалить гланды. Эта больница мне запомнилась как образец анти-человечного и анти-психологического подхода к ребенку.
1. Окошко в мир.
Родители не могли лежать вместе с детьми. Более того, видеться с мамой можно было всего несколько минут в день через крошечное окошко в двери, которая вела из отделения на лестницу. Хотя по правилам вообще нельзя было проведывать детей, а это окошко предназначалось для того, чтобы родители могли передавать медперсоналу передачи для детей.
Что при этом чувствовали дети, которые были лишены возможности видеться с родителями, никого не волновало. О том, чтобы родители ухаживали за ребенком после операции, и речи быть не могло.
2. Одиночное заключение.
Моя палата была предназначена для девочек в возрасте от 4 до 10 лет. Когда меня положили в больницу, в ней было много девочек, но на следующий день их выписали, и почти неделю я лежала в палате одна. Выходить из палаты мне не не разрешали, потому что это хирургическое отделение. Гулять по коридору нельзя, ходить в другие палаты - тоже. То, что 6-летний ребенок неделю находился в заключении в "одиночной камере", никого не волновало. У них были правила распределения детей по палатам, а все остальное - фигня.
3. Камера пыток.
Это самое жуткое воспоминание. Увидеть бы этого "дизайнера", который проектировал операционную. Весь ужас состоял в том, что в операционной было несколько операционных кресел, которые не были отгорожены друг от друга ни ширмами, ни перегородками, ничем. А это означало, что во время операции дети видели друг друга.
Когда меня завели в эту комнату, меня охватил настоящий ужас. В нескольких креслах сидели дети. Они были привязаны и от ног до шеи накрыты простынями. Простыни были залиты кровью, дети истошно кричали. Ближе всего к выходу был мальчик лет 4-х, его простынь в области груди полностью намокла от крови. Он просто ужасно орал.
Позже я поняла, что дети там кричат преимущественно от испуга, потому что процедура делается с обезболиванием и ты ничего не чувствуешь.
Но неужели это все нельзя было организовать гуманно???
4. Медсестра.
После операции со мной должна была пару часов сидеть медсестра и наблюдать за моим состоянием. Она уселась на другой кровати и начала играть с моими соседками по палате. Мне понадобилась ее помощь, но после операции мой голос звучал очень слабо. Она настолько увлеклась игрой, что не слышала, как я ее зову. Я звала минут десять, у меня уже разболелось горло от попыток кричать. И было жутко обидно, что ее задача - следить за моим состоянием, а она меня не видит и не слышит. Когда, наконец, она заметила, что я ее зову, то вместо того, чтобы выслушать мои жалобы, накричала на меня за то, что я говорю, хотя мне нельзя.
Когда мне было девять лет, меня отправили в санаторий в Железноводск. Хотя я детские санатории очень не любила, но туда согласилась поехать, потому что очень любила Железноводск.
Кошмар этого санатория оказался в том, что работники кухни ужасно воровали, поэтому недокармливали детей. Мы в столовой сметали всё, мы дрались захлеб. Мы старались в палату утащить из столовой хотя бы один-два кусочка хлеба, чтобы на протяжении дня его грызть и перебивать голод. У всех было постоянное головокружение от голода. Когда мне звонила мама, я все время плакала и просила меня забрать. Она не могла этого сделать, потому что купила билеты до Железноводска аж на конец смены (а смена была бесконечной - 45 дней), и не могла их обменять.
Нас забирать родители приехали на 2 или 3 дня раньше, чем заканчивалась смена. Мы должны были ехать электричкой до Бештау, а оттуда уже шел поезд до Донецка. Так вот, пока мы не сели на электричку Железноводск-Бештау, я не могла побороть страх, что нас догонят медсестры, вернут в санаторий и заставят в нем оставаться до конца смены.
Я всегда ненавидела хлеб, и дома его практически не ела. Но пока мы сидели на вокзале в Железноводске, я нашла у мамы в сумке батон. Я на него накинулась и сожрала половину. Мне никогда хлеб не казался таким вкусным.
